Постулаты Зеэва Жаботинского: "Извлечь еврея из гетто, а гетто изгнать из еврея"
В блеклый полдень я получил книгу без обложки, тщательно завернутую в газету. Мне было 18 лет, дело происходило в Ленинграде в середине 60-х годов прошлого века. У нас в доме остановилась семья из Вильнюса и юноша-гость, приглядевшись и убедившись в чем-то, неожиданно подарил мне книгу статей и фельетонов Владимира Жаботинского. «Никто не должен видеть и знать, - предупредил этот парень меня, - можно легко схватить срок».
Должен признаться, что я, конечно, достаточно смутно, но все-таки знал, кто такой Владимир Евгеньевич Жаботинский, но ничего не читал из того, что он написал, – где все это можно было достать в СССР, в городе-герое Ленинграде?
Тогда в Ленинграде читали Платонова, Мандельштама, Хармса, Введенского. Андрей Платонов владел умами и сознанием молодежи, и удивляя, и откровенно потрясая своей невероятной, непостижимой оригинальной прозой. Он казался недостижимым и невероятным. А тут - откровенно национальный писатель, чтимый за то, что сказал о нем достойный и порядочный человек Корней Чуковский, но все-таки неизвестный, совершенно мне не известный.
Скажу, что прочитанные страницы той книги произвели на меня сокрушительное впечатление. Постулаты Зеэва Жаботинского, актуальные и точные, изложенные простыми русскими словами, что называется, достали меня, сотрясли. Между прочим, все время чтения этой книги меня не оставляло ощущение того, что это написано сейчас и здесь, неким современным ленинградским автором, старшим другом и коллегой Виктора Голявкина, Владимира Марамзина, Сергея Вольфа, Бориса Вахтина и некоторых других. Автор казался мне писателем, занимавшимся еврейской литературой на русском языке, еврейским писателем не только по происхождению своему, но по содержанию книг. Это было совершенно неожиданно. Внимание автора к слову, отношения его со словом были откровенно доступными, являли собой неизвестное мне прежде проявление литературного дара.
Должен признаться, что этот человек, Зеэв Жаботинский, мог бы стать для меня, как казалось, тем самым наставником, о котором я мечтал с малых лет. Так мне подумалось тогда. Одаренный, сильный, уверенный человек, который ориентируется в мировой культуре и истории свободно и легко, понимает ее, знает правду и, возможно, истину – такое он производил впечатление. Восхищало его владение древнегреческим, латинским, ивритом и европейскими языками.
Жаботинский - откровенный антисоциалист, к понятию класса относился скептически, твердо и уверенно, что и тогда и сегодня радует меня несказанно. Все свои статьи и произведения, все свои речи он написал и сказал до еврейской катастрофы, до Великой войны, попав в цель буквально каждым своим словом. Не могу назвать это даром провидения – это свойство настоящего таланта, большого человека.
Некоторый неуспех, если можно так сказать, ревизионистского движения в Израиле, о чем можно спорить, с чем можно не соглашаться категорически, можно отнести на тот факт, что политического деятеля такого масштаба после смерти Зеэва Жаботинского в 1940 году в еврейском народе не появилось. Все лидеры ревизионизма были людьми замечательными, достойными, яркими, волевыми, даровитыми и, тем не менее, они оказались не готовы к новой действительности, к реальности независимой национальной жизни. Их не принял народ безоговорочно, что понятно, что объяснимо, что грустно. Но это так.
Постулаты Владимира Евгеньевича Жаботинского до сих пор можно цитировать. Назовем некоторые из них, поразимся в очередной раз их актуальностью, гениальной прозорливостью.
Русский писатель — Михаил Осоргин — сетовал, что "национальные еврейские дела украли Жаботинского у русской литературы". Все-таки не украли.
Он считал себя последователем Герцля, был сторонником, прежде всего, политического действия, считал укрепление еврейской военной силы средством для создания и сохранения еврейского государства.
Незаурядный русский писатель, Жаботинский считал необходимым внедрение иврита в еврейскую диаспору. По его убеждению, заложить основу для строительства сионизма можно только при условии того, что иврит снова станет языком быта и языком культуры.
Он возглавлял организационный отдел по созданию еврейского университета в Иерусалиме, который с 1928 стал классическим высшим учебным заведением, принимавшим на учебу выпускников средних школ. Концепция сионизма была у Жаботинского революционной в самой своей основе. Он полностью отрицал "сионизм забав" или "сионизм утешения" (типа поисков "духовного центра" и других эфемерных и нереальных альтернатив). Этот вид сионизма, который практиковался и практикуется и сегодня во многих местах мира, несмотря на изменившуюся реальность, производит впечатление неловкой театральной постановки, за которой тяжело наблюдать.
Жаботинский буквально носил в себе ощущение и предчувствие надвигающейся национальной катастрофы - Холокоста. В 1898 в Берне (в возрасте до 18 лет, за 40 лет до событий) он произнес свою первую сионистскую речь, в которой предрек: "Концом еврейского народа в рассеянии будет Варфоломеевская ночь, и единственное спасение — всеобщая репатриация в Эрец-Исраэль". В предвоенные годы (как до прихода Гитлера к власти, так и после) Жаботинский утверждал, что "в самом ближайшем будущем несколько миллионов евреев должны покинуть свои земли в Восточной Европе и создать в Эрец-Исраэль еврейское государство".
В Польше во второй половине 30-х годов он призывал к тотальному исходу из диаспоры. Его кампания в этой стране, вызвавшая непонимание, сарказм и раздражение польского еврейства, проводилась под лозунгом: "Евреи, уничтожьте диаспору, или она уничтожит вас!" Его предостережения и призывы к действию остались не услышанными в это страшное для евреев время. Его вежливо выслушивали на собраниях и лекциях в городах и местечках Восточной Европы. Народ расходился по домам, послушав и отмахнувшись от умника из Палестины. «А грейсер хохем фун дертн», - иронически откликались бородатые фармацевты, служки, торговцы, часовщики, мясники, ювелиры и другие. Почти никто не сдвинулся с места после пророческой и страстной мольбы Жаботинского.
Слово "уничтожение" было в еврейском быту обыденным, само это понятие воспринималось не более, чем идишистская аллегория. Жаботинский понимал любое слово вполне конкретно, таким как оно есть, в силу призвания, профессии и таланта. Он не переставал предупреждать о грозящей катастрофе. Никто его не слышал.
Важным моментом в "большом сионизме" Жаботинского была идея о военном духе: "Народ никогда не получает государство в виде подарка от других народов. Страна завоевывается оружием и родина возвращается оружием". Подход Жаботинского к военному вопросу не был проявлением болезненного пристрастия к милитаризму. Это был вполне строгий и прагматический вывод.
Мировоззрение Жаботинского основывалось на постулировании святости жизни:
Он не испытывал ненависти к арабам. Его отношение к ним определялось их отношением к сионизму. Арабам в Эрец-Исраэле, считал Жаботинский, следует проникнуться сознанием того, что эта страна должна быть еврейским государством и что евреи со всех концов света смогут создать здесь свою родину. В этом случае арабам "в качестве национального меньшинства в Эрец-Исраэль гарантируется максимум тех прав, которые они требовали для себя и никогда не достигали в других государствах". Этот тезис Жаботинского доказан последующим временем.
"Есть только один путь к компромиссу, — считал Жаботинский, — говорите арабам правду, и тогда вы увидите, что араб разумен, араб смышлен, араб порядочен, араб способен понять вас…".
Еще одним определяющим моментом "большого сионизма" Жаботинского было требование объединения ради создания Эрец-Исраэль.
Владимир Евгеньевич Жаботинский отрицал идею классовой борьбы, восстановив против себя сионистские рабочие партии, считавшие, что можно совместить оба идеала — социализм и сионизм — в борьбе за независимость евреев. Он настойчиво утверждал, что каждая забастовка вредит строящемуся еврейскому хозяйству и приносит ущерб народу в целом. Вспомните недавнее прошлое и сегодняшнее настоящее - вы поймете его гениальную правоту.
Жаботинский отрицал обвинения в "фашизме и недемократичности" тем, что в духе талмудического изречения "Каждый еврей — сын царя" ставил личность в центр своей политической философии и идеологии:
Выдающийся праведник раввин Авраам Ицхак Кук говорил, что в душе каждого еврея есть храм. У каждого. Движение Гуш Эмуним создавалось последователями и сторонниками этих слов, а также, на мой взгляд, теми людьми, которые повторяли за Владимиром Жаботинским: «Каждый еврей – сын царя».
Жаботинский не отрицал значение рабочего класса в Эрец-Исраэль, но великолепно оспаривал его претензию на гегемонию, ведь средний класс и высший класс, по его мнению, тоже внесли свой труд, свой талант, волю и свою энергию в сионистское дело.
Умер Жаботинский 4 августа 1940 в Нью-Йорке от разрыва сердца, от тоски по Эрец-Исраэль. Его похоронили на кладбище в штате Нью-Йорк. Место захоронения было выбрано в соответствии с завещанием Жаботинского похоронить там, где настигнет смерть. Если на чужбине, то останки не следует перевозить в Эрец-Исраэль - иначе как по указанию еврейского правительства этого государства, когда оно будет создано. Воля покойного была исполнена: в 1964 гроб Жаботинского и гроб его жены были погребены на горе Герцля в Иерусалиме. Разрешение на это дал премьер-министр Леви Эшколь, сменивший Бен-Гуриона, который не разрешал это сделать на протяжении 16 лет. Правительство Израиля не оплатило расходов на похороны Жаботинского – это сделали ревизионисты.
Невозможно не закончить диалогом, который состоялся между блистательной женщиной, совершенной красавицей, одаренной и суровой писательницей Ниной Берберовой и Зеэвом Жаботинским.
Написано самой Берберовой в главной ее книге «Курсив мой». Нина Николаевна Берберова - безжалостная и не знающая пощады критикесса действительности, людей и литературы - была покорена этим человеком.
Вот еще слова Берберовой о Жаботинском.
Завершу несколькими строками знаменитого перевода «Ворона», который сделал Владимир Жаботинский в 1931 году:
Должен признаться, что я, конечно, достаточно смутно, но все-таки знал, кто такой Владимир Евгеньевич Жаботинский, но ничего не читал из того, что он написал, – где все это можно было достать в СССР, в городе-герое Ленинграде?
Тогда в Ленинграде читали Платонова, Мандельштама, Хармса, Введенского. Андрей Платонов владел умами и сознанием молодежи, и удивляя, и откровенно потрясая своей невероятной, непостижимой оригинальной прозой. Он казался недостижимым и невероятным. А тут - откровенно национальный писатель, чтимый за то, что сказал о нем достойный и порядочный человек Корней Чуковский, но все-таки неизвестный, совершенно мне не известный.
Скажу, что прочитанные страницы той книги произвели на меня сокрушительное впечатление. Постулаты Зеэва Жаботинского, актуальные и точные, изложенные простыми русскими словами, что называется, достали меня, сотрясли. Между прочим, все время чтения этой книги меня не оставляло ощущение того, что это написано сейчас и здесь, неким современным ленинградским автором, старшим другом и коллегой Виктора Голявкина, Владимира Марамзина, Сергея Вольфа, Бориса Вахтина и некоторых других. Автор казался мне писателем, занимавшимся еврейской литературой на русском языке, еврейским писателем не только по происхождению своему, но по содержанию книг. Это было совершенно неожиданно. Внимание автора к слову, отношения его со словом были откровенно доступными, являли собой неизвестное мне прежде проявление литературного дара.
Должен признаться, что этот человек, Зеэв Жаботинский, мог бы стать для меня, как казалось, тем самым наставником, о котором я мечтал с малых лет. Так мне подумалось тогда. Одаренный, сильный, уверенный человек, который ориентируется в мировой культуре и истории свободно и легко, понимает ее, знает правду и, возможно, истину – такое он производил впечатление. Восхищало его владение древнегреческим, латинским, ивритом и европейскими языками.
Жаботинский - откровенный антисоциалист, к понятию класса относился скептически, твердо и уверенно, что и тогда и сегодня радует меня несказанно. Все свои статьи и произведения, все свои речи он написал и сказал до еврейской катастрофы, до Великой войны, попав в цель буквально каждым своим словом. Не могу назвать это даром провидения – это свойство настоящего таланта, большого человека.
Некоторый неуспех, если можно так сказать, ревизионистского движения в Израиле, о чем можно спорить, с чем можно не соглашаться категорически, можно отнести на тот факт, что политического деятеля такого масштаба после смерти Зеэва Жаботинского в 1940 году в еврейском народе не появилось. Все лидеры ревизионизма были людьми замечательными, достойными, яркими, волевыми, даровитыми и, тем не менее, они оказались не готовы к новой действительности, к реальности независимой национальной жизни. Их не принял народ безоговорочно, что понятно, что объяснимо, что грустно. Но это так.
Постулаты Владимира Евгеньевича Жаботинского до сих пор можно цитировать. Назовем некоторые из них, поразимся в очередной раз их актуальностью, гениальной прозорливостью.
Русский писатель — Михаил Осоргин — сетовал, что "национальные еврейские дела украли Жаботинского у русской литературы". Все-таки не украли.
Он считал себя последователем Герцля, был сторонником, прежде всего, политического действия, считал укрепление еврейской военной силы средством для создания и сохранения еврейского государства.
Жаботинский был убежден, что для достижения этой цели необходимо "извлечь еврея из гетто, а гетто изгнать из еврея".Эти потрясающие слова стоит напомнить и повторить некоторым нынешним лидерам нации.
Незаурядный русский писатель, Жаботинский считал необходимым внедрение иврита в еврейскую диаспору. По его убеждению, заложить основу для строительства сионизма можно только при условии того, что иврит снова станет языком быта и языком культуры.
Иврит, по мысли Жаботинского, — это "связь с прошлым и мост в будущее", "объединяющее начало в истории еврейского народа".Он инициировал создание детских садов и школ, в которых преподавание велось бы только на иврите.
Он возглавлял организационный отдел по созданию еврейского университета в Иерусалиме, который с 1928 стал классическим высшим учебным заведением, принимавшим на учебу выпускников средних школ. Концепция сионизма была у Жаботинского революционной в самой своей основе. Он полностью отрицал "сионизм забав" или "сионизм утешения" (типа поисков "духовного центра" и других эфемерных и нереальных альтернатив). Этот вид сионизма, который практиковался и практикуется и сегодня во многих местах мира, несмотря на изменившуюся реальность, производит впечатление неловкой театральной постановки, за которой тяжело наблюдать.
Жаботинский буквально носил в себе ощущение и предчувствие надвигающейся национальной катастрофы - Холокоста. В 1898 в Берне (в возрасте до 18 лет, за 40 лет до событий) он произнес свою первую сионистскую речь, в которой предрек: "Концом еврейского народа в рассеянии будет Варфоломеевская ночь, и единственное спасение — всеобщая репатриация в Эрец-Исраэль". В предвоенные годы (как до прихода Гитлера к власти, так и после) Жаботинский утверждал, что "в самом ближайшем будущем несколько миллионов евреев должны покинуть свои земли в Восточной Европе и создать в Эрец-Исраэль еврейское государство".
В Польше во второй половине 30-х годов он призывал к тотальному исходу из диаспоры. Его кампания в этой стране, вызвавшая непонимание, сарказм и раздражение польского еврейства, проводилась под лозунгом: "Евреи, уничтожьте диаспору, или она уничтожит вас!" Его предостережения и призывы к действию остались не услышанными в это страшное для евреев время. Его вежливо выслушивали на собраниях и лекциях в городах и местечках Восточной Европы. Народ расходился по домам, послушав и отмахнувшись от умника из Палестины. «А грейсер хохем фун дертн», - иронически откликались бородатые фармацевты, служки, торговцы, часовщики, мясники, ювелиры и другие. Почти никто не сдвинулся с места после пророческой и страстной мольбы Жаботинского.
Слово "уничтожение" было в еврейском быту обыденным, само это понятие воспринималось не более, чем идишистская аллегория. Жаботинский понимал любое слово вполне конкретно, таким как оно есть, в силу призвания, профессии и таланта. Он не переставал предупреждать о грозящей катастрофе. Никто его не слышал.
Важным моментом в "большом сионизме" Жаботинского была идея о военном духе: "Народ никогда не получает государство в виде подарка от других народов. Страна завоевывается оружием и родина возвращается оружием". Подход Жаботинского к военному вопросу не был проявлением болезненного пристрастия к милитаризму. Это был вполне строгий и прагматический вывод.
Мировоззрение Жаботинского основывалось на постулировании святости жизни:
"Бог свидетель, что мне противны войны и армия; они для меня лишь жестокая отвратительная необходимость, и ничего больше".Тем не менее, Жаботинский понимал, что этой необходимости не избежать, нужно оружие, нужна боевая сила. Любой ценой.
Он не испытывал ненависти к арабам. Его отношение к ним определялось их отношением к сионизму. Арабам в Эрец-Исраэле, считал Жаботинский, следует проникнуться сознанием того, что эта страна должна быть еврейским государством и что евреи со всех концов света смогут создать здесь свою родину. В этом случае арабам "в качестве национального меньшинства в Эрец-Исраэль гарантируется максимум тех прав, которые они требовали для себя и никогда не достигали в других государствах". Этот тезис Жаботинского доказан последующим временем.
"Есть только один путь к компромиссу, — считал Жаботинский, — говорите арабам правду, и тогда вы увидите, что араб разумен, араб смышлен, араб порядочен, араб способен понять вас…".
Еще одним определяющим моментом "большого сионизма" Жаботинского было требование объединения ради создания Эрец-Исраэль.
"Бог создал нацию; все, что помогает ее возрождению, — свято, все, что мешает, — греховно, каждый, кто мешает, — черен, черна его вера, черны его знамена".Так говорил Жаботинский.
Владимир Евгеньевич Жаботинский отрицал идею классовой борьбы, восстановив против себя сионистские рабочие партии, считавшие, что можно совместить оба идеала — социализм и сионизм — в борьбе за независимость евреев. Он настойчиво утверждал, что каждая забастовка вредит строящемуся еврейскому хозяйству и приносит ущерб народу в целом. Вспомните недавнее прошлое и сегодняшнее настоящее - вы поймете его гениальную правоту.
Жаботинский отрицал обвинения в "фашизме и недемократичности" тем, что в духе талмудического изречения "Каждый еврей — сын царя" ставил личность в центр своей политической философии и идеологии:
"Вначале Бог создал личность, каждая личность — царь, равный другим, и этот другой — тоже царь. Пусть лучше личность согрешит перед обществом, чем общество согрешит перед личностью. Общество создано для пользы личностей, а не наоборот, и будущий конец — идея мессианских дней — это рай личностей, блестящее царство анархии, борьба личных сил без законов и без границ. Общество не имеет другой задачи, как только помочь павшему, утешить его и поднять и дать ему возможность вернуться к той же борьбе".
Выдающийся праведник раввин Авраам Ицхак Кук говорил, что в душе каждого еврея есть храм. У каждого. Движение Гуш Эмуним создавалось последователями и сторонниками этих слов, а также, на мой взгляд, теми людьми, которые повторяли за Владимиром Жаботинским: «Каждый еврей – сын царя».
Жаботинский не отрицал значение рабочего класса в Эрец-Исраэль, но великолепно оспаривал его претензию на гегемонию, ведь средний класс и высший класс, по его мнению, тоже внесли свой труд, свой талант, волю и свою энергию в сионистское дело.
Умер Жаботинский 4 августа 1940 в Нью-Йорке от разрыва сердца, от тоски по Эрец-Исраэль. Его похоронили на кладбище в штате Нью-Йорк. Место захоронения было выбрано в соответствии с завещанием Жаботинского похоронить там, где настигнет смерть. Если на чужбине, то останки не следует перевозить в Эрец-Исраэль - иначе как по указанию еврейского правительства этого государства, когда оно будет создано. Воля покойного была исполнена: в 1964 гроб Жаботинского и гроб его жены были погребены на горе Герцля в Иерусалиме. Разрешение на это дал премьер-министр Леви Эшколь, сменивший Бен-Гуриона, который не разрешал это сделать на протяжении 16 лет. Правительство Израиля не оплатило расходов на похороны Жаботинского – это сделали ревизионисты.
Невозможно не закончить диалогом, который состоялся между блистательной женщиной, совершенной красавицей, одаренной и суровой писательницей Ниной Берберовой и Зеэвом Жаботинским.
- Примите в поклонники, - сказал этот человек с некрасивым, притягательным сильным лицом, после какого-то официального вечера.
- Примите в поклонницы, - отозвалась Берберова искренне.
Написано самой Берберовой в главной ее книге «Курсив мой». Нина Николаевна Берберова - безжалостная и не знающая пощады критикесса действительности, людей и литературы - была покорена этим человеком.
Вот еще слова Берберовой о Жаботинском.
"Я знала наизусть его перевод "Ворона" Эдгара По, который он сделал, когда ему, кажется, еще не было двадцати лет, и который мне попался в каком-то "Чтеце-декламаторе", когда мне самой было пятнадцать. Этот перевод во много раз лучше брюсовского и лучше перевода Бальмонта». На сегодняшний день переводов "Ворона" на русском языке издано уже больше тридцати, но работа Жаботинского остается интересной и теперь; на иврит "Ворона" Жаботинский тоже перевел.
Завершу несколькими строками знаменитого перевода «Ворона», который сделал Владимир Жаботинский в 1931 году:
Я вскочил: «Ты лжешь, Нечистый! В царство Ночи вновь умчись ты,
Унеси во тьму с собою ненавистный свой убор —
Этих перьев цвет надгробный, черной лжи твоей подобный, —
Этот жуткий, едкий, злобный, пепелящий душу взор!
Дай мне мир моей пустыни, дай забыть твой клич и взор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный черный Ворон —
Над дверьми, на белом бюсте он сидит еще с тех пор,
Злыми взорами блистая, — верно, так, о злом мечтая,
Смотрит демон; тень густая грузно пала на ковер,
И душе из этой тени, что ложится на ковер,
Не подняться — «Nevermore»…
Дополнительно:
- Комментарии в теме форума "Еврейский вопрос - лакмус на качества Души", посты по фильму "Еврейское счастье"
Материалы выложенные ранее:
- Придет день (о жизни З. Жаботинского) - где более подробно освещается его деятельность